Двойная качка Боба Мэтьюза

«Только сопляки, которые угнали папашину лодку, устраивают на борту тривиальную пьянку... А еще те, кто держит яхту для того, чтобы на нее девок водить. Человек, выходивший в океан, никогда не позволит напиться на борту. Потому что знает — нет ничего более отвратительного и опасного, чем двойная качка», — Боб Мэтьюз выразительно посмотрел на меня и расхохотался. Он знал, о чем говорил. Я тоже знал это... 

Пять лет назад я впервые оказался на яхте Bon Vivant. Осмотр судна завершился знакомством с баром Мэтьюза. Я был поражен не только ассортиментом спиртных запасов, но и широким жестом хозяина, предлагавшего познакомиться с ними. Роскошный абрикосовый moonlight — так в Майами называют самогон — был, на мой взгляд, украшением антикварного резного буфета, стоявшего в салоне. Правда, Боб предупредил меня: «Будь аккуратен, двойная качка — отвратительная штука». Я не внял предостережению. Начав знакомство с абрикосовки, продолжил дегустацией отменного бурбона. Потом мной был проведен сравнительный анализ рома с Мартиники и доминиканского. Не отказался и от предложенного старого арманьяка, аромат которого поднимался не только от рюмки, но и от блюда с уткой. На большее меня не хватило. Гигантские качели раскачивали меня посреди океана, поминутно меняя направление горизонта и поднимая дыбом палубу. И когда закатное солнце вместо того, чтобы погрузиться в океан, неожиданно выкатилось из него, я полетел вместе с ним к небесам. Последствия двойной качки были ужасными...

Боб Мэтьюз — плейбой из Палм-Бич, по совместительству продавец недвижимости, личность среди местных яхтсменов очень известная. С детства увлекался парусниками, участвовал в гонках на малых судах, был владельцем легендарного парусника Grand Finale. Но в конце 90-х изменил пристрастиям юности и купил роскошную моторную яхту Grand Cru, обнаруженную им в австралийском доке. Построенная в 1986 году на верфи Burger Boat Company для управляющего одной из крупнейших трастовых компаний, едва сойдя со стапелей, эта яхта была признана едва ли не самым совершенным судном, построенным на верфях США. Правда, упоминалась впоследствии в драматическом контексте как яхта, убившая Генри Бургера, надорвавшегося на этом проекте. Впрочем, это круизное океанское судно было знаменито и как место самых скандальных оргий, известных всему Майами. Потом Grand Cru была продана. И новый владелец поставил яхту на вечные времена в австралийский док, где ее нашел Мэтьюз и купил. Претенциозное Grand Cru — для французского ресторана название еще куда ни шло, считал Боб, но для яхты не годится совершенно ! — он сменил на экспрессивное Bon Vivant. Изменил интерьер, сделав акцент на art deco, откорректировал ряд инженерных деталей и установил на палубе гигантский зонт, под которым мы и сидели теперь, щурясь от жидкого золота, сверкавшего за бортом. Кок-кубинец стряпал на камбузе то ли поздний обед, то ли ранний ужин. Боб перечислял отличия сухопутной пьянки от яхтенной выпивки. Я внимательно слушал его, попутно отмечая, что аромат Velho Barreiro превосходен, но в московской квартире отчего-то ощущается по-другому, кажется тусклым, неубедительным.   

Традиция yaсht party — по крайней мере в Майами — подразумевает соблюдение непреложных правил. Если предполагается вечеринка на яхте без выхода в океан, гости приходят в вечерних костюмах и платьях. Когда собравшиеся хотят обособиться подальше от берега, форма одежды, как... как у рыбаков! Только все эти холщовые штаны, льняные рубашки, бейсболки и парусиновые сарафаны куплены в магазине Bloomingdale`s. Боб Мэтьюз шумные вечеринки устраивает чаще всего вообще на берегу в одной из прибрежных таверн или ресторане. А вот в интимном кругу — пять-шесть человек, не больше! — он отправляется в океан. «Когда берег скрывается из виду, когда вокруг вода, когда над тобой только небо — многолюдность раздражает. Рядом только близкие люди, которым не надо ничего объяснять. Они не мешают мне ни смехом, ни вопросами».

Я с Бобом выходил в океан только раз, но вряд ли меня можно причислить к числу тех, кто ему не мешает. Этот пробел в отношениях я старательно восполняю информацией, полученной, правда, из первых рук. «Боб, ты известен в Майами своими гедонистскими причудами. Откуда эти изыски у простого американского парня: от больших денег или от чрезмерной утонченности?», — спрашивал я его. Он морщит лоб: «Понимаешь, однажды я захотел от своих денег получать осознанное удовольствие. Захотел понять, почему мои европейские друзья и партнеры в ресторане столько времени посвящают выбору блюд, напитков. Обсуждают нюансы вкуса и аромата вина. Соблюдают какие-то, на мой взгляд, нелепые правила сочетаний напитков и блюд. И я начал прилежно учиться: запоминал рекомендации сомелье во французском ресторане в Нью-Йорке, внимательно слушал указания повара Артуаза в новоорлеанской таверне, как жарить утиные грудки. В Италии не поленился и заехал в Тоскану, чтобы задать несколько вопросов сеньору Антинори, а в швейцарском Грюйере встретился с Шарлем Декло только для того, чтобы уточнить: почему сыр надо нарезать от корочки к центру, а никак иначе. Со временем я понял, что гедонизм не только утончает наш вкус, но еще расцвечивает наши ощущения дополнительными красками. Спонтанные удовольствия случайны. А мне нравится планировать наслаждения заранее и осознанно. Но это требует знаний». Дидактика была очевидной, но искренней.

Стюарда отпустили на берег, и к столу нас призвал кок. В стальном ведерке охлаждалось белое вино. Зеленый салат, как и положено, был сухим и не нарезанным, а искусно порванным руками на мелкие клочки, посыпан миндальной крошкой и смешан с тонкими полосками хамона и кубиками сыра. Боб заметил, что это не моцарелла, а броччу — корсиканский овечий сыр. «Меня осуждают за неуважение канонов. А по мне так очень вкусно, — прокомментировал Боб свои чудачества. — Тем более что учили меня этому на Корсике!»

Белое вино как нельзя лучше сопровождало салат, дополняя его ароматом зеленых яблок и свежего миндаля. «Это, кстати, сортовое vermentino. Кто-то уверял меня, что прованский виноград polle и корсиканский vermentino — одно и то же. Но я пальму первенства отдаю корсиканцам. И вообще, прованские вина я не жалую!» Боб в своей категоричности не был оригинален: прованских виноделов ругают нынче все. Оно и понятно — изобилие туристов увеличило производство вина, но заметно снизило качество. Правда, в глубинке, если хорошо поискать, еще можно отыскать неплохой бандоль. «Утиные грудки приготовлены по рецепту негра Артуаза», — представил Боб очередное блюдо. Я потянул носом — аромат арманьяка поднимался над блюдом, где золотистые грудки перемежались абрикосами. «Кстати, знаешь, в чем секрет? Всего то и надо: проколоть кожу, нашпиговать грудку сухим луизианским шалфеем и ягодами можжевельника, а перед подачей на стол плеснуть сверху рюмку старого арманьяка. Но непременно старого! Агрессивность молодого, говорил Артуаз, гасит вкус утиного жира, а старый растворяет его в себе». Легендарный Артуаз — его Боб Мэтьюз поминал при каждой нашей встрече — старый негр, когда-то держал в Новом Орлеане ресторанчик, который славился уткой по-луизиански и супом из крабов. После его смерти ресторан закрылся и единственным владельцем знаменитых рецептов старого Артуаза стал Боб Мэтьюз. По крайней мере так считал он сам. В библиотеке он показывал мне блокнот, где убористым почерком были записаны двадцать рецептов новоорлеанского мэтра.

Утка была великолепной. Но от классического правила пить то же самое, с чем приготовлено блюдо, т.е. от арманьяка Castared, я отказался, выбрав сопровождением Ridge Monte Bello Cabernet из долины Напа. Не уверен, что сочетание идеальное. Но когда еще представится возможность познакомиться с вином, которое при знаменитой слепой дегустации в лондонском магазине Berry Brothers and Rudd было признано лучшим!? Кстати, именно тогда французский эксперт Кристиан Ваннек сообщил, что это каберне произвело на него огромное впечатление. Но, узнав, что дал высший балл калифорнийскому, искренне испугался: «Не знаю, как я теперь вернусь во Францию. Они убьют меня». Правда, мой бокал наполняло Ridge Monte Bello Cabernet не того знаменитого 1971 года, а 1990 года. Но впечатление оставило восхитительное, как, впрочем, и золотистая утиная грудка, нашпигованная ягодами можжевельника и шалфеем (так и слышу вопль Боба: «Не просто шалфеем, а сухим луизианским!») и политая старым арманьяком. Кстати, именно Боб Мэтьюз поведал мне о том, что Калифорния своими нынешними успехами в виноделии обязана русскому энологу Андрею Челищеву, который в 1934 году приехал в Калифорнию из Бургундии и, по сути дела, научил калифорнийцев не только азам виноградарства, но и тонкостям виноделия. Американцы почитают Челищева как отца американского виноделия. 

На десерт кубинец в белой куртке принес длинную фарфоровую доску с мягкими французскими сырами и отдельно головку английского силтона, центр которой закрывала серебряная крышка. Боб снял крышку, запустил в отверстие маленький десертный половник, зачерпнул густую массу и полил ею тушеные груши. Вряд ли удастся забыть вкусовой шок. Аромат груши, ее сладость дополнили искрошенный голубой сыр, смешанный со светлым портвейном. Боб наслаждался фурором недолго и объяснил тонкости приготовления этого блюда: «Из середины головки выскребаю ложкой сыр, смешиваю его с портвейном и эту смесь заливаю в углубление. Накрываю крышкой и хорошенько охлаждаю. Поверь, ничего лучше к фруктовому десерту и... портвейну еще не придумано». Верю, Боб, верю! Но отчего-то в Москве я так и не смог повторить этот шедевр. То ли силтон не тот, то ли портвейн, купленный в Магнуме, не такой светлый. Но уроки гедонизма, почерпнутые на борту Bon Vivant, заставляют меня воротить нос от Макдональдсов и с сомнением взирать на прилавки гастрономических бутиков. А может быть, просто солнце в Москве не то, и не слепит глаза жидкое золото, колышащееся за бортом яхты?